class="p1">
Катя Крюкова
Почему ты так себя вёл? Зачем меня игнорил?
Антон Бакланов
катюш, не выноси мне мозг
Катя Крюкова
Я ничего не выношу! Просто хочу знать.
Антон Бакланов
хорош. закрыли тему. лучше посмотри на это
Если б не лежала — упала бы. Факт! Это же я — сижу, склонившись над тетрадью! Он сфоткал меня на уроке и выложил на свою страницу. И подписал:
«Солнышко светит, мне хорошо, всё, потому, что, ты рядом, со мной, сердце стучит, лишь для тебя, всё, потому, что ты моя».
Он любит меня! Он любит меня!! Он любит меня!!!
***
Не день, а полное дерьмо. Даже так: дерьмовое дерьмище с начинкой из дерьма, политое жидким дерьмом и посыпанное твёрдым. Точнее и не скажешь.
Перед классным часом Полина в коридоре берёт меня под локоть:
— Надо поговорить.
— Чего тебе?
— Я кое-что слышала. — Понижает голос. — Как твой Антон трепался с друзьями из одиннадцатого.
— И что?
— Похвастался, что прочёл одну книгу. «Бабольщение: как завоевать любую тёлку».
— И что-о-о?
— Эта книга… Ты не понимаешь…
— Я понимаю, — перебиваю я её, — что подслушивать чужие разговоры — низко. Ещё — что ты ненавидишь мужчин. И не успокоишься, пока все не станут такими же мужененавистницами. Так вот, я — не стану!
Полина сужает глаза:
— Так не приходи жаловаться, когда он тебя обидит.
— Он никогда меня не обидит! И ты будешь последняя, к кому я приду!
На классном часе всё стало ещё хуже. Разругались в пух и прах. Всё из-за дискуссионного клуба. Ольга Ивановна разделила нас на группы и дала каждой задание: придумать, как решить глобальную проблему современности. А потом выступить перед всеми и рассказать своё решение. Нашей группе досталось перенаселение планеты. Вначале всё было уныло и тухло, обсуждение не клеилось, но потом Курочкин выдал:
— Народ, всё просто как дважды два. Если людей слишком много — надо убивать лишних. Проблема решена!
— Ха-ха, я за! Это Спарта-а-а!
— Очумел, что ли? В Спарте тебя бы первого скинули со скалы!
— За что же?
— Хотя бы за твой сколиоз!
— Народ, алё, я же серьёзно! Надо только определиться, кого считать лишними. И всё. Я голосую за инвалидов.
— Чего?
— Да я не про всех! У кого варит голова — те приносят пользу. А овощи, которые только слюни пускают, — кому они нужны? Лежат в больницах, тратят наши деньги…
— Наши? Ты налоги-то хоть раз платил, а?
— Неважно! Это деньги государства, а государство — это я!
— Ну надо же, Людовик нашёлся! Даже он бы не додумался до такого фашизма!
— А я согласна. Убить лишних — почему бы и нет. Но при чём тут инвалиды? Они полезны для общества. Пусть живут. А вот сколько в тюрьмах сидит подонков? За убийства, изнасилования, разбой… Убил? Сдохни. Изнасиловал? Сдохни. Кормить ещё такую шваль…
— Да как ты задолбала со своим феминизмом! По-твоему, изнасиловать и убить — это одно и то же?
— А разве нет?
— Идиотка! Изнасилований вообще не бывает. Если сопротивляешься — тебя не изнасилуют. А если не сопротивлялась — значит, сама хотела!
— Бакланов, ты совсем баклан или как?
— С фемками не дискутирую! Может, лучше тебя прикончить за дебильные идеи?
— А может, тебя, Бакланов? Зачем человечеству столько мужчин? Оставим для приплода лучших. И ты в их число точно не войдёшь!
— Ах ты с…
— А ну тихо! — Ольга Ивановна вдарила по столу указкой. — Это дискуссионный клуб, а не бойцовская яма!
Полина сидела рядом со мной, и я прямо чувствовала, что она пылает от бешенства, как раскалённая сковородка. От нашей группы к доске пошёл Курочкин — и снова корчил из себя клоуна, так что мы выступили почти хуже всех.
На перемене Полина налетела на меня, как смерч:
— Ну и что?!
Я аж растерялась:
— Что — что?
— Ты слышала, что он сказал?
Конечно, слышала. И это было… неприятно. Неуютно. Но мало ли что он имел в виду? И вообще я не собираюсь обсуждать своего парня. Перемывать кости за спиной — некрасиво!
Я пожала плечами:
— Он просто пошутил.
— Пошутил? Это, по-твоему, шутки?!
— Или отстаивал свою точку зрения. Или провоцировал нас на спор. Это же дискуссионный клуб! Какой смысл говорить о том, с чем все согласны?
— Да ты просто дура! — всплеснула руками Полина. — Слепая дура, идиотка безмозглая!
— Заткнись! — заорала я.
Она и правда заткнулась. Уставилась на меня. А я совсем осатанела. Перед глазами всё стало бело, кулаки сами собой от злости сжались:
— Какое тебе дело? А? Какого чёрта ты лезешь ко всем со своей мудростью? Думаешь, остальные тупее тебя? Или завидуешь, что у всех есть парни? У всех, кроме тебя! С чего бы это?
— Девочки, да успокойтесь же! — Ева безуспешно пыталась обратить на себя внимание, но толку от неё было — как от микроба, разнимающего слонов.
Полина поджала губы:
— Мне парень и не нужен.
— Ага, конечно! Утешаешь себя? И как, помогает? Откуда у тебя возьмётся парень? Жирная грубиянка! Никому не нравишься. Никто на тебя не смотрит. Может, найдёшь себе такую же, как ты, и будешь с ней…
— Катя! — Ева с грохотом роняет учебник. — Полина! Ты что, и правда лесби?
— Это Спарта-а-а! У-у-у!
Я осеклась. В класс ввалились Курочкин с Томиловым. Они гоготали и орали. Подскочили ближе, завидев нас:
— Эй, девчонки! Катрин! Скинешь меня со Скалы Сколиоза?
— А меня — с Горы Горбатости! Ева, сбрось меня с Горы Горбатости!
— Да ну вас, обалдуи!
Мои губы снова разъехались в стороны, я зашлась смехом и не сразу заметила, как Полина пропала.
Ну и пусть. Катись! Ничуть не жаль. Ну, почти ничуть. Лишь капельку. Сама виновата. Достала. У меня тоже есть гордость. Не собираюсь молча выслушивать оскорбления. Я сказала всё как есть. Все так думают о ней и шепчутся за спиной — а я сказала. Это же правильно — говорить правду?
***
Ева напросилась со мной. Ныла, ныла и наныла. Мол, на личном фронте у неё полный швах, а так, может, подцепит кого интересного. Сколько я ей ни твердила, чтоб перестала забивать голову парнями, — ей что в лоб, что по лбу, одинаково.
— Они же там будут? И Пушкарёв, и Дружинин?
— Вроде бы да, — говорю я равнодушно.
Ева цепляет меня под руку:
— Ну пожалуйста, ну скажи Антону, чтоб меня позвал!
— Ладно, ладно…
И наконец-то этот день настал!
Что б такое надеть, чтобы ему понравилось? Джинсы? Скучно. Брюки? Уныние и тлен. Юбку? Хм… Разве что эту, красную. Довольно смело. Надо попробовать. Так-с… Надеюсь, я не разжирела с тех пор, как её купила. Нет: всё норм. Влезла. Застегнула. Хм… Неплохо, неплохо. Теперь верх… Ох уж этот верх. Белую? Синюю? Белая уж очень облегает, а у меня и облегать-то нечего… Ладно, хватит стонать! Я ему нравлюсь, я знаю. Даже если я приду голой, он будет не против! Ну конечно, не против, хи-хи. Он же парень! Нет, не хочу об этом думать. Антон не такой. Пускай Ева и считает, будто всем парням только одно и нужно: сиськи да смазливое личико. У меня ни того, ни другого нет, а парень есть. Так-то!
Я выплываю из своей комнаты, как королева. Я надела красную юбку и белую блузку с длинными рукавами, которые раздуваются, как паруса. Убрала волосы в высокий пучок, подкрасила ресницы. Неплохо получилось. Даже сама себе понравилась — а это бывает редко! Надеюсь, и Антон оценит.
Мама, как обычно, гнездится в кресле с ноутбуком на коленях. Поднимает на меня глаза:
— Отлично выглядишь.
— Спасибо.
— Какая ты у меня уже взрослая… — говорит она, и я слышу в её голосе непонятную грустинку.
Появляется ба. Осматривает меня с ног до головы:
— Юбка не коротковата?
— Нормально всё, — огрызаюсь я.
— И блузка слишком прозрачная…
— Могу мешок из-под картошки надеть! Устроит?
— Катя!
— А чего она мне настроение портит! — возмущаюсь я. — Я на день рождения иду, а не на похороны!
Ба поджимает губы:
— Ох, Катерина. Ты меня до сердечного приступа доведёшь.
— Инфаркт микарда, — грустно отзывается мама. — Вот такой рубец!
Обе прыскают, как девчонки.
